Осторожно ставя ноги, он обошел холм. С другой стороны холма также тянулось до горизонта пустынное ровное плато, тайная надежда увидеть хотя бы захудалый бункер покинула беглеца, ничего не осталось от русской столицы.
Он родился на этом месте, он вырос здесь. Филипп Костелюк вытер рукавом слезы. Ни деревца, ни кустика — со всех сторон до самого горизонта громоздилась лишь побитая военная техника.
Как зачарованный он стоял неподвижно и разглядывал ближайшую боевую машину. Все до боли знакомо. Все те же гусеницы, все тот же орудийный ствол, все та же сверкающая лобовая броня, все та же пулеметная щель — за сто шесть лет, казалось, ничто не изменилось в танке. Только была на башне какая-то незнакомая красная штучка в том месте, где раньше размещалась антенна.
Филипп Костелюк нагнулся, подобрал с земли камушек, кинул в танк. Камушек звонко отскочил. Тут же пулеметная щель раскрылась. Запрыгали вокруг песчаные фонтанчики. Приглушенная очередь взрыхлила горячий полуденный воздух. От прямого попадания разлетелся вдребезги большой гранитный валун.
Сидящий в танке человек, вероятно, вообще не смотрел в прицел, и мелкие камушки только посекли лицо путешественника.
— По своим, сволочь, стрелять? — неожиданно для самого себя заорал Филипп и, выдернув из нагрудного кармана белый в голубую клеточку платок, судорожно им взмахнул.
Пулемет сразу смолк. В танке сперва завозились, потом люк откинулся. Сверкая герметическими очками, под солнцем показалась голова в шлеме.
— По каким это по своим? — спросил танкист. К счастью, он говорил по-русски. — Ты из какой истребительной бригады?
Ответить на подобный прямой вопрос было невозможно. И Филипп Костелюк не стал отвечать, он просто присел, где стоял, на землю и, подостлав сумку, разложил на ней, как на брезентовой скатерти, свой НЗ. Противогазом он так и не воспользовался, воздух был достаточно чист, хоть и теснило со всех сторон запахом горелой резины. Платочком он вытирал губы после каждого глотка пива.
Беглец старался не смотреть в сторону танка, справедливо предполагая, что голодный солдат не выдержит, вылезет из своей машины, сам подойдет. В таком случае можно будет получше узнать, куда это он попал. А если совсем плохое место окажется, то за банку тушенки узнать: где здесь можно найти подержанный рефрижератор для ремонта машины времени?
— Семена жрешь? — плотоядным голосом спросил танкист, подкравшись к Филиппу сзади.
— Почему семена? — с набитым ртом отозвался тот. — Булку. Пива хочешь? Оно, правда, не свежее. — Он прочитал на этикетке: — «Выпущено 30 сентября 2036 года», но еще холодненькое.
Танкист послушно опустился рядом на землю и вскрыл банку.
— А Москва-то где? Куда делась? — откусывая бутерброд с сыром, как бы между прочим, безразличным голосом спросил Филипп Костелюк. — Давно вы ее? Я в том смысле — давно ее нету?
— Почему же нету? — Кадык танкиста судорожно подергивался. Он, жадно глотая, обливался пивом. — Она там. — Он похлопал ладонью по земле рядом с собой.
— Под землю ушла? — догадался Филипп.
— Туда! А ты не знал? — Танкист отнес банку от глаз на расстояние вытянутой руки, опять всматриваясь в этикетку с датой. — Так ты, парень, из прошлого, что ли? — Филипп покивал. — Ну, дурак. Что тебе там не сиделось? Ты думаешь, здесь лучше? Ты думаешь, здесь светлое будущее? — Он одним глотком добил пиво. — Было, конечно, светлое будущее, еще три года назад было. А теперь нет его.
— А куда делось-то? — полюбопытствовал беглец из прошлого.
— Сожрали, — объяснил танкист. — Ты смотри. — Он показал толстый палец. — Во-первых, семена, от них спасения нет, во-вторых, Всемирный Банк… А в-третьих, мы уже второй год в космосе воюем. Понимаешь ты?
— Почему же? Ясненько. Но если война, то, по крайней мере, вопрос с перенаселением решен. Слушай, а где у вас можно разжиться небольшим рефрижератором?
В небе что-то неприятно и сильно свистнуло, дымную голубизну будто перечеркнула белой линией.
— Перенаселение говоришь? А вон, смотри, летит, — криво усмехнулся танкист. — Может, и рефрижератор, а может, и еще что.
В памяти еще держались фигуры в черных плащах, готовые изрешетить его из автоматического оружия, и Филипп Костелюк принимал происходящее как неизбежную, необходимую плату за спасение. На ходу вытаскивая большие, наверное противотанковые, гранаты, его собеседник вскочил, пробежал метров десять, крикнул: «Ложись!» — и сам упал на живот, точным броском двух связанных гранат атакуя цель.
Поразили не взрывы, поразила сама цель. Прежде чем она растворилась в дыму, Филипп Костелюк заметил, как, оставив за собою в воздухе белую растаивающую черту, упало на землю большое круглое семечко, как стянулась немножко почва и на глазах, как бывает только в кино при специальной съемке, стал подниматься и ветвиться, круто взбираться вверх, тянуться к солнцу обычный зеленый дуб. Когда дым рассеялся, только щепки и листья слоем покрывали почву.
В тишине что-то скрипнуло. Краем глаза Филипп Костелюк отметил, что башня одной из боевых машин лениво шевельнулась и замерла. Без сомнения, вся эта боевая техника вокруг, в первую минуту показавшаяся ему безжизненной, была нашпигована людьми. Танки, вот таким диким образом расставленные по квадратам, просто ожидали противника. Он попробовал представить себе противника, к которому можно было бы применить столь странный боевой порядок, и не смог.
— Ты зачем растение истребил? — полюбопытствовал Филипп, разбрасывая тяжелым ботинком зеленую труху.